работать на тебя, потому что старший ты родственник мне, а я пришел безо всего. Буду пасти коров и коз твоих. Но одного прошу у тебя — дай мне в жены дочь свою, Рахель!
С этими словами Яаков повернулся к стоящей в сторонке девушке, встретил ее восхищенный зеленоглазый взгляд, кивнул ей головой и прочел во взгляде:
— Любимый, какой ты молодец!
Лаван хмыкнул, довольный.
— Ну что ж, племянничек. Хорошо. Отдохни пару дней. И начинай пасти скот. Рахель — девица красивая, умная, работящая. За нее полгорода сватаются и хороший выкуп предлагают. Так поработай семь лет за нее, а потом бери ее в жены. Свадьбу сыграем, да внуков мне, старому, подарите.
И хлопнул Яакова по плечу пухлой женской рукой.
Яаков не слышал дяди. Семь лет показались ему совсем малым сроком, ведь он проведет его в доме, где живет его Рахель, его девочка-пастушка, его невеста, его жизнь. Он мечтал о ней, пока шел из Беэр-Шевы в Харран, он воображал, как встретит ее. Он уже любил ее, невидимую пока, но любовь его вспыхнула и заполыхала пожарищем невиданным, когда он первый раз взглянул в глаза девушки и прочел в них то, что хотел прочесть — восторг.
— Хорошо, дядя, — пробормотал Яаков, все еще глядя в глаза любимой, — проведи меня в дом и покажи мой угол… устал я с дороги…
Возвращение
Семь лет, они летели быстро.
Яаков и Рахель любили друг-друга все сильнее. Они тайком встречались, когда никто не видел их, их губы сливались воедино, руки обнимали друг-дружку, они говорили шепотом всякую всячину на ушко.
Яаков работал на дядю, не покладая рук, пас огромное стадо, а в сезон зимних дождей проводил дни и ночи со скотом в хлеву, знал каждую корову, изучил повадки коз и баранов. Ноги его были сбиты до крови, руки огрубели от пастушеского посоха, голос становился хриплым и грубым. Но каждый день он встречался с Рахель, и не чувствовал ни усталости, ни боли в сбитых ногах. Любимая приносила ему вкусные лепешки, которые пекла сама, сладкие пирожки с яблоками, холодное пиво в кувшине. Садилась рядом, смотрела молча, как он ест и пьет, сосредоточенно пережевывая и глотая. Она любила каждое его движение, упивалась, как медом, каждым его словом, и он отвечал ей тем же. Яаков говорил мало, слушая веселую болтовню Рахели. У нее был чудесный голос, немного хрипловатый и низкий, но такой теплый, что, казалось, слушая ее, Яаков согревался. А говорила она очень занятно, умела сказать что-то веселое в такие моменты, когда Яакову было тяжело на душе, и он сразу же начинал улыбаться, заглядывая в любимые зеленые бездонные глаза. А летом Рахель приходила к жениху в поле и помогала ему пасти стада отцовские, и стада умножались и тучнели под присмотром влюбленных, у которых все спорилось в руках.
Иногда приходила посидеть с ними и старшая сестра Рахели — Лея. Она была тихой, бесцветной, уже увядающей девушкой. Похожая на младшую сестру внешне, Лея совсем не походила на нее душой. Аккуратная, скучная, молчаливая. Глаза ее с детства были красными и гноились, и поэтому Лея часто прикрывала лицо платком, чтобы никто не видел желтых потеков гноя на ее ресницах. Злая служанка как-то рассказала Яакову, что, дескать, Лею должны были отдать замуж за Эйсава, а Эйсав, как известно, человек яростный и злобный, вот Лея глаза свои и выплакала от страха перед грядущей долей. Яаков поежился, вспоминая подзабытого уже брата, холодок пробежал у него по хребту, и он пожалел Лею, потерявшую здоровое зрение из-за недостойного брата его. Впрочем, Лея не была такой уж плаксой. Несмотря на то, что глаза ее глядели с трудом, она была девушкой решительной и рассудительной. Первой дочерью была она у Лавана, и первым ребенком в семье.
Вечером одного дня, когда близились уже семь лет Яакова к окончанию, когда сидел он с Рахелью под деревом во дворе дома, Лея не пришла к ним как обычно, посидеть и потолковать о городских слухах, а поднялась по лесенке на второй этаж дома, прямо в комнату отца, где тот сидел, разморенный жарой дневной, наслаждаясь начавшим дуть из пустыни прохладным ветерком вечерним, перебирая таблицы с клинописным описанием хозяйственных приобретений за день. Лаван любил вечера, в которые никто не мешал ему. Домочадцы занимались своими делами, а он мог спокойно обдумать, сколько голов скота продать, и другие интересные мысли приходили ему в голову, часто не связанные с хозяйством. Последнее время он все чаще думал о Яакове. Племянник, нищеброд, непонятно откуда взявшийся на его голову, и пригретый им только в память сестры своей, Ривки, постепенно начал захватывать в доме все больше власти. С ним считались, его слушали, он решал споры между домашними.
Скоро он меня, эдак, заменит, — подумал Лаван, наморщив лоб, — не пристало племяннику так отодвигать дядю в сторону. И какого дядю! Я ведь не дурак-кочевник, со своим нелепым «богом»… я человек цивилизованный, культурный, умею клинописью писать, считать, даже шумерский язык знаю! А уж богам я служу истово, лучшие статуи купил, и установил в божнице как положено — вот стоят прямо передо мной… Суэн, Адду, Шамаш, Эа, Иштар… да, кстати об Иштар… пора бы принести жертвы этой богине. Скоро седьмой год закончится, Рахель надо бы выдать за этого голодранца Яакова, хоть и не хочется, да куда бы мне Лею пристроить? Из-за ее глаз трахомных красных и опухших ни один порядочный жених в городе не поглядит на нее. Бедная девочка, куда бы ее сбыть-то? Олух мой старший племянничек, Эйсав этот (ну и имечко дала ему Ривка, раздери ее Нергал!), взял себе каких-то местных шлюх в жены, а ведь мог бы Леечку, заодно и я бы сбыл ему такой товарец… А все-таки бедняга, и ведь умна, и фигурка недурна у нее, сам заглядываюсь порой, хоть и отец я… грех-то какой, но глаза эти, глаза…
Бог наш Суэн, бог лунный! Как это я раньше — то не подумал! Не Эйсав, так Яаков! Ну и что, я ему Рахель пообещал? И Рахель ему отдам, но пускай племянничек возьмет ее с довеском, с довеском, иначе, какой тут мне выгодой пахнет? Ну, поработал он на меня почти семь лет, а работник он… да, отличный работник, и за стадами так усердно смотрел, что они у него в два раза увеличились, ну, это ясно, там у них в Кнаане диком он только этим и занимался. Тут я не прогадал, что взял его на службу. Да только болван неотесан, некультурен,
